В этой теме нет ответов

[Uncle Ol]

Жак Майоль.
"Человек-дельфин”

Уже несколько лет как человечество открыло существование своего двоюродного брата — дельфина. Займет ли он в нашей жизни то место, которое заслужил и которое отводили ему древние греки и египтяне? Надо надеяться на это. Как и на то, что со временем мы сможем следовать великолепному примеру мудрости, солидарности, жизнелюбия, который он нам постоянно преподносит, научимся беречь и уважать ценности, которыми он также дорожит больше всего, — мир и свободу.

Рецензенты: доктор биологических наук В. М. БЕЛЬКОВИЧ; кандидат биологических наук C. К. КЛУМОВ
Сокращенный перевод с итальянского Д. Д. ПЛОТНИКОВА
Предисловие доктора философских наук И. Л. АНДРЕЕВА
Послесловие и комментарии доктора биологических наук В. М. БЕЛЬКОВИЧА
Консультант-востоковед В. Г.САДУР
Оформление художников А. В. КУЗНЕЦОВА, Е. В. КУЗНЕЦОВОЙ
© Перевод на русский язык Издательство “Мысль”. 1987

Jacques Mayol
HOMO DELPHINUS
© 1983 by Giunti Martello. Firenze
© 1983 by BBE, Torino
Редакции географической литературы

Предисловие
Книга Жака Майоля “Человек-дельфин” несомненно и заслуженно привлечет внимание советского читателя своеоб-разным видением мира и моря, прошлого и будущего, человека и дельфина.
Автор этой книги — легендарный спортсмен-подводник, установивший мировой рекорд погружения без акваланга и батискафа, словом, без специального снаряжения (не считая зажима для носа, контактных линз вместо очков, балласта и на-полненного воздухом шара, облегчающего подъем на поверхность). Сто шесть метров! С этой глубины труженик моря Жак Майоль по-новому для себя мысленно увидел и эмоционально прочувствовал диалектическое единство мира. Природы и Человека, Моря и Суши, Среды и Организма.
Жак Майоль — маринист в самом возвышенном смысле этого слова. Человек, самозабвенно любящий море, подвод-ный мир, людей, связанных с морем. Он восхищается обыденным героизмом и традициями ныряльщиков за жемчугом и другими дарами моря. Приводит при описании их труда и быта множество важных этнографических подробностей. Но осо-бое предпочтение — как это видно из названия книги — Жак Майоль, как романтик моря, отдаст полюбившимся ему с дет-ства дельфинам. Проблема отношения людей к дельфинам, поиск контактов с ними, вера в возможность “разумного” взаи-модействия “примата суши” — Человека и “примата моря” — дельфина, достигших высшей степени биологической эволю-ции,— одна из стержневых тем книги. В частности, описывая (весьма подробно и красочно) свою работу в океанариуме в Майами (США), Жак Майоль поднимает тему взаимной привязанности и даже дружбы человека и дельфина.
В этой связи полезно вспомнить то состояние эйфории, которое несколько лет назад, подобно психической эпидемии, охватило многих людей, неожиданно для себя обнаруживших “братьев по разуму”, причем не на далеких планетах и в галак-тиках, а совсем рядом, как бы под боком, только в другой природной стихии — в прибрежных водах, проливах и даже на пляжах, а затем в специально сооруженных дельфинариях!
Высказывания Ж. Майоля о разумности дельфинов, их генетическом родстве с человеком заставляют вспомнить из-вестный роман Карела Чапека “Война с саламандрами”, толчком к написанию которого послужил, видимо, найденный в на-чале XVIII в. в этингентских каменоломнях доктором Йоганом Якобом Шейхцером отпечаток ископаемой саламандры, при-нятый им за образ “допотопного” (в буквальном смысле слова) человека. Специфическая перекличка с “доводным” прокон-сулом в построениях Майоля!
К. Чапека, как и Ж. Майоля, занимала мысль о возможности протекания процесса, аналогичного антропогенезу, в морской стихии. Boт что он писал об этом: “Ведь и в самом деле: отнюдь не исключено, что при благоприятных условиях иной тип жизни, скажем, иной зоологический вид, чем человек, мог стать двигателем культурного прогресса. Человек из класса млекопитающих, из отряда приматов; но ведь вполне вероятно, что подобная же эволюционная энергия могла бы ок-рыляюще подействовать на развитие другого зоологического вида... При благоприятных биологических условиях какая-то цивилизация, и, может быть, не более низкая, чем наша, могла возникнуть и в водных глубинах”*.
Дальше сюжеты фантастически-политического романа К. Чапека и научно-художественной книги Ж. Майоля диамет-рально расходятся. В 1936 г., когда вышел роман “Война с саламандрами”, в соседней с Чехословакией (родиной Чапека) стране к власти уже пришел Гитлер, рвавшийся к мировому господству. В этих условиях проблема “параллельной” цивили-зации саламандр, поставившей под угрозу само существование человечества, стала для писателя поводом к размышлениям над хрупкостью человеческой культуры и патологической агрессивностью “бескультурных” цивилизаций. В книге же Майо-ля наделенные разумом и благородством дельфины выступают в роли добрых ангелов-хранителей и бескорыстных помощ-ников человека, радующихся самой возможности общения с ним как своим “генетическим братом”, нуждающимся в опеке, когда он оказывается в воде или под водой.
Начало тому ажиотажу вокруг “дельфиньей проблемы”, который охватил четверть века назад общественное мнение многих стран, судя по всему, положила ставшая бестселлером работа американского физиолога Джона Лилли “Man and dolphin”, вышедшая в Лондоне в 1962 г. Кстати, Дж. Лилли также работал в Майами, только не в океанариуме, а в лаборато-рии специального управления биологических исследований Военно-морского флота США, о которой Жак Майоль упомина-ет, возмущаясь тем, что там занимались вивисекцией (умерщвлением ради изучения) столь любимых им и разумных, по его мнению, дельфинов.
Так вот, Джон Лилли в своей книге объявил всему читающему миру следующее: “В течение ближайших 10 — 20 лет человечество наладит связь с представителями других биоло!ических видов, т.е. не с людьми, а с какими-то другими суще-ствами, возможно, не наземными, скорее всего морскими, но наверняка обладающими высоким уровнем умственного разви-тия или даже интеллектом”**.
И хотя прогноз Дж. Лилли оказался (теперь мы видим это воочию) чересчур оптимистичным, многое в размышлениях Ж. Майоля определяется и становится понятным именно под углом зрения такого гносеологического феномена, как столк-новение сухопутно-человеческого и мари-
* Чапек К. Собр. соч. Т. 2. М., 1975. С 677-
** Лилли Дж. Человек и дельфин. М., 1965. С. 9-10.
нистски-дельфинъего восприятия мира. Звучит, конечно, парадоксально. Но ведь эта антитеза заложена в самом на-звании книги Ж. Майоля, опустившего в отличие от Дж. Лилли союз “и” в качестве связующего звена ключевых понятий своих рассуждений и заменившего его специфической лингвоструктурой, семантический смысл которой можно адекватно передать словосочетанием “человек дельфиний” (по аналогии с принятыми в антропологии понятиями Homo erectus, Homo habilis, Homo sapiens и т. д.).
Книга Ж. Майоля проникнута любовью к природе и гуманизмом. Главную задачу автор видит в том, чтобы приоб-щить своих читателей и почитателей к радости здорового и эстетического общения с морем и наиболее разумными из его обитателей — дельфинами, к радости, которую он в полной мере испытал сам. Путь к этому, предлагаемый Ж. Майолем, чисто спортивный и в этом смысле естественный. Осмысливая собственный опыт, изучив достижения йогов, которые в сво-ем ненаучном эмпиризме достигли потрясающих воображение “среднего” человека успехов в задержке дыхания, управлении телом и всем организмом, концентрации внимания и воли, а также опыт ныряльщиков Японии, Полинезии и других остро-вов Южных морей, Майоль пришел к выводу, что внедрение в практику подводных родов и обучения новорожденных пла-ванию, нырянию, длительному пребыванию в воде и под водой позволит людям научиться задерживать дыхание до двадцати минут. Такой период пребывания под водой (сам Ж. Майоль и описанные им “люди-выдры” на островах Индонезии могли обходиться без атмосферного воздуха около пяти минуi) даст возможность проникнуть на более чем стометровую глубину без всякого специального снаряжения, получить огромное удовольствие от сближения с природой, понять и прочувствовать свою неразрывность с ней, т. с. получить эффект оздоравливающе-спортивного, эстетического, экологического воспитания. Кроме того, именно из тьмы морских глубин он остро ощутил проблему единства мира — природного и социального. При-роды и Человека.
Мечтая о колоссальном расширении физических возможностей человека с целью приспособления к более длительным погружениям в море, Ж. Майоль как гуманист напрочь отвергает даже самую идею операции на легких, уродующей орга-низм человека (создание полуискусственных существ типа Ихтиандра из фантастической повести Александра Беляева “Че-ловек-амфибия” или придуманного фашистами отряда морских диверсантов — “рыбочеловеков” из другой фантастической повести — “Плиозавр-45”*), так же как и опасное для жизни акванавтов введение в кровь специальных веществ (благодаря чему достигнут абсолютный рекорд погружения — 508 м), и г. п. Жак Майоль выступает за культ активации естественных резервов человеческою организма, заложенных в нем эволюцией и “не востребованных” до сих пор. Именно на такой физио-логической и психологической основе зиждется расширение возможностей глубинного погружения, общение с подводным миром, и в первую очередь с дельфинами.
* См.: Захарова Л., Сиренко В.. Плиозавр-45 // Природа и человек. 1985. № 5-9.
Жак Майоль искренне обеспокоен тем, что Технологический (Индустриальный) человек (это выражение часто встре-чается в книге и употребляется автором с негативным акцентом как извращенная антитеза Человека естественного, природ-ного, гуманного) своими отношениями с окружающей средой по сути дела рубит сук, на котором сидит. Майоля охватывает горечь оттого, что дельфины продолжают оставаться объектом хищнического истребления браконьеров. Кроме того, их су-ществованию угрожает загрязнение ядовитыми отходами производства стоков Мирового океана. Но, резко осуждая Техно-логического человека, Жак Майоль не видит социально-экономического контекста глобальных экологических проблем, пе-ред лицом которых в конце XX в. оказалось человечество. Он их только чувствует. И выражает свой протест стихийно, эмоционально, ненаправленно, в духе характерного для него просветительского, абстрактного, либерально-утопического подхода. Майоль, например, уверен, что если он сумеет достаточно ясно объяснить наибольшему числу людей, как прекра-сен подводный мир и как удивительны его обитатели, в первую очередь дельфины, возвышающиеся над остальными мор-скими млекопитающими примерно гак, как шимпанзе над гориллами, орангутангами и гиббонами, то тем самым он (через воздействие общественного мнения и путем преодоления экологического невежества) сможет остановить Технологического человека в его безумно-безудержном разрушении Природы (и самого себя), заставит его оглянуться назад, сочувственно от-нестись к Мировому океану и его “молчаливым”, потенциально обреченным обитателям.
В абстрактном Технологическом человеке Майолю не удалось увидеть контуры двух противоположных типов циви-лизации современной эпохи, способов производства, структур общественного устройства, мировоззрений, обусловивших принципиальные различия типов природопользования, характерных для капитализма и социализма. Майоль не уловил, что отношение людей к дельфинам (как части природы) зависит в конечном счете от характера отношений людей друг к другу, обусловленному способом производства материальных благ, что давным-давно доказал Карл Маркс. В обществе эксплуата-ции, наживы, гонки за прибылью люди, души которых исковерканы капиталом, не могут относиться к дельфинам лучше, чем друг к другу. Или это будет такое же сентиментальное ханжество, как “общества” защиты животных, парикмахерские и банковские счета для кошек, рестораны и фильмотеки для собак в то время, когда миллионы бездомных и безработных (чис-ло таких людей сегодня приближается к миллиарду!) влачат самое жалкое существование на грани биоло- гического выжи-вания. Таковы “естественные” (в смысле социально-закономерные) гримасы буржуазного общества, сквозь призму которого Майоль столь пессимистично видит будущее Мирового океана.
Научно-технический прогресс остановить нельзя! А сделать его гуманным, несущим человечеству социальную спра-ведливость, равенство и благополучие и в то же время
щадящим природу может переход не столько к новейшим безотходным технологиям, сколько к социалистическому и коммунистическому способу производства во всемирном масштабе.
Слабо ориентируясь (судя по тексту книги) в вопросах социологии и методологии обществознания, Ж. Майоль высту-пает своего рода мэтром-адвокатом морских млекопитающих по “делу” об угрозе их существованию, исходящей со стороны человека, а потому эта тема звучит у него главным образом на ноте тревоги, надрыва, боли и грусти.
Словом, когда Ж. Майоль, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, стремится опереться в своих гуманных призывах на авторитет науки и переходит от изложения сугубо практических проблем к их теоретическому обсуждению, становится заметной его недостаточная компетентность в мировоззренческих вопросах. Поэтому в книге как бы смешаны два подхода, два стиля изложения. Там, где Ж. Майоль выступает как спортсмен, подводник, маринист, там — четкость ар-гументации, фиксация результатов, психологических переживаний, масса интереснейших деталей, точность, скрупулезность, обобщение конкретного опыта. Но там, где автор вторгается в область науки, преобладают бессистемное цитирование, об-ращение к мифам, произвольные конструкции и метафоры, отбор из научных точек зрения только тех, которые вызывают его симпатию и афористично “работают” (часто в его собственной интерпретации) на идею “братства” дельфина с челове-ком. И поскольку наука целый ряд интересующих его проблем пока еще не решила (или Майоль не знает об их решении), он смело берегся за исследование таких “белых пятен” сам, подчас напоминая пловца, оставляющего, как одежду, “силу тяже-сти” аргументов и методологии на берегу.
Здесь представляется целесообразным сделать небольшое отступление, призванное помочь читателю постичь разно-родность стиля и разноценность познавательной стороны отдельных разделов работы Ж. Майоля.
В принципе книги, написанные не профессиональными научными работниками или популяризаторами науки, а, если можно так выразиться, учеными-любителями, компенсирующими отсутствие систематической эрудиции в заинтересовав-ших их областях знания горячим энтузиазмом, смелой фантазией, а “холодные” рациональные выкладки — эмоциональной экспрессией и т. п.,—такие книги нередко раздражают ученых академического профиля сочетанием дерзости поиска с со-скальзывающим за грань пауки отступлением от канонов теоретической деятельности, неточностью деталей, прямолинейно-стью суждений, неожиданными “перелетами” мысли. Но именно этим они нередко и привлекательны для читателей. Ведь не загроможденный противоречивыми сведениями и оценками авторитетов мысленный взор автора, строящего гипотезы, зачас-тую беспредельно раскован, и восходящие потоки фантазии сугубо личных оценок и субъективно-произвольною сопостав-ления фактов, взятых из разных областей знания, легко отрывают его от привычно тусклой, приземленно-обыденной, изну-рителъно-тягостной и трудоемкой их интерпретации, от рассмотрения скрупулезно-скучных и громоздких доводов специа-листов-профессионалов.
Такого рода гипотезы, лежащие в основе многих сюжетов книги Ж. Майоля, своей амбивалентностью (двойственно-стью) часто напоминают гносеологическую структуру классических первобытных мифов. В них познанные и подтвержден-ные практикой закономерности специфически-причудливо переносятся на непознанные, но привлекающие к себе присталь-ное внимание явления и процессы. Отсюда — антропоморфизация природы (в данном случае дельфинов) и ее диалектически противоположный полюс — натурализация и биологизация общественных отношений. Мифология не только исходная фор-ма общественного сознания человечества, но и стиль мировосприяшя. И в этом своем качестве она на тысячелетия пережила условия, некогда ее породившие, сохранясь в измененном до неузнаваемости виде как бы на “обочине” научного знания.
С другой сюроны, человечество уже на заре своей истории нуждалось в поисково-npoi ностическом “нащупывании” закономерностей естественных процессов и путей собственной эволюции. Метод проб и ошибок из сферы материальной жизнедеятельности “перекочевал” в сферу идеальных отражений и конструкций.
К тому же избыток, “перебор” конкретного материала, характерный для многих профессиональных ученых, может, и в не меньшей степени, мешать построению новых гносеологических (познавательных) структур типа гипотез, чем их явный дефицит, “недобор” у исследователя-любителя. С одной существенной разницей. Первый обречен тем самым на годы мучи-тельных сомнений, внутренних диалогов и дискуссий, десятков и сотен все новых “заходов” на ускользающую тенденцию либо закономерность. Второго же, в значительной мере свободного от таких сомнений, “разрыв” в научных построениях, ставший предметом его внимания, лишь разжигает, вдохновляет, возбуждает, толкает к замысловатым (подчас буквально трюковым) поискам связи между заинтересовавшими его явлениями в собственных представлениях и ассоциациях, в своем внутреннем мире. Французский этнолог Клод Леви-Строс применительно к первичным мифам назвал термином “бриколаж” (от фр.— “bricoler”) произвольное комбинирование, вольный поиск, гносеологический пасьянс из разнородных отраслей знания, фактов, сфер жизни.
Между тем нельзя игнорировать и того, что современная наука, по признанию ее корифеев, сегодня, как никогда пре-жде, нуждается именно в “сумасшедших идеях”. Некоторые из гипотез “выбраковываются” на том основании, что они в не-достаточной степени отвечают критерию внешней парадоксальности; на вызывании непроизвольных, неожиданных для са-мою человека ассоциаций основана психологическая стратегия так называемой мозговой атаки, все чаще применяемой в ис-следовательских целях, когда не “работают” ставшие тривиальными объяснения.
Не стоит также забывать, что наряду с Архимедом и Леонардо да Винчи вклад в мировую науку внесли и самоучки-умельцы, такие, например, как наши соотечественники Ползунов и Кулибин.
Резкое повышение интеллектуального потенциала современного общества связано с “лавиной” всевозрастающих уси-лий людей, ищущих собственные ответы на волнующие их вопросы. И если есть самодеятельное художественное творчест-во, коллективы, конкурсы и т. п., то вполне закономерно и самодеятельное научное творчество, начиная с рационализации производства и быта, предложений по реорганизации социальных институтов и кончая концептуальными (или квазиконцеп-туальными) картинами мироздания.
Наука давно перестала быть делом одиночек. Работают громадные исследовательские коллективы. Но к тем пробле-мам, которые остаются вне их “ведения” или где наука сегодня еще бессильна, к ее “белым пятнам” буквально магнетически тянет мыслителей-энтузиастов. Характерно, что спектр сюжетов такого рода научного паломничества исторически подви-жен. В средние века его Меккой были алхимия и проблема участия в жизни людей потусторонних сил. Прошлое столетие стало временем упорных поисков “вечного двигателя”. Сегодня среди самых приоритетных направлений такого рода можно назвать встречи со “снежным человеком” (реликтовыми гоминоидами) либо “пришельцами” из космоса — инопланетянами, о чем с тонким юмором пишет сам Ж. Майоль.
В данной связи уместно привести малоизвестный эпизод из истории “космической Одиссеи” западногерманского пи-сателя Эриха фон Дэникена, автора нашумевших бестселлеров “Воспоминание о будущем” и “Назад, к звездам”, Одним из самых весомых и к тому же материальных доказательств пребывания на Земле космических пришельцев и ожидания воз-вращения этих “богов” на землю древними людьми была ссылка Дэникена на наличие идеально ровных 50-километровых полос с гигантскими рисунками в Перуанских Альпах, между современными городами Наска и Пальпа. Аргументы насчет того, что космическим кораблям не нужны столь длинные взлетно-посадочные полосы, что “космодром” в пустыне Наска представляет собой колоссальных размеров сельскохозяйственный календарь, позволявший вести наблюдения за сменой точек солнечных и лунных восходов и закатов с целью предсказания климатических изменений и т. п., блекли перед “несо-крушимым” доводом Длшкена о том, что идеальная правильность линий и фигур могла быть скорректирована лишь с высо-ты птичьего полета, а самолетов тогда еще не было...
Гипотеза Дэникена всполошила научный мир не менее чем предсказание Дж. Лилли о разумности дельфинов. Но она толкнула и исследовательскую мысль. Вначале археологи нашли колышек, которым с помощью шнура можно было нано-сить такие линии и фигуры, снимая верхний слой почвы. Радиоуглеродным методом его датировали началом VI в. Орудие было вполне земным. Оставалось объяснить, как земляне могли скорректировать астрономическое по смыслу и размерам панно с воздуха. Под давлением этих обстоятельств обостренный взгляд одного из археологов различил на древнем глиня-ном сосуде, обнаруженном в раскопках, схематическое изображение предмета, который только с очень большой долей фан-тазии мог быть признан устройством для воздухоплавания типа шара с подвешенным к нему сосудом. Появился еще один достаточно “сумасшедший” довод “за”. Вспомнили, что индейцы культуры Наска в начале нашей эры были искусными тка-чами и гончарами. Наконец, в португальских колониальных архивах наткнулись на сообщение иезуитского миссионера Бар-толомеу о демонстрации им в 1709 г. в Лиссабоне модели шара, использовавшегося некогда перуанскими индейцами. Шар снабжался теплым воздухом, который нагревался древесным углем в подвешенном к нему керамическом сосуде. Теперь мо-заика мини-гипотез и “случайных” фактов открыла возможность их экспериментальной проверки. Из изготовленной по древним рецептам ткани был сшит шар диаметром 28 м. К нему подвесили корзину из камыша и веревок, сделанную по ста-ринным образцам, и керамический сосуд с древесным углем. Модель шара с двумя воздухоплавателями за полминуты под-нялась на высоту 200 м. Но резкий порыв ветра свалил ее наземь. В повторной попытке была достигнута высота 400 м, т. е. вполне достаточная для корректировки линий и рисунков на плоскогорье. За двадцать минут экспериментаторы пролетели 4 км и удачно приземлились*.
Так “сработала” гносеологическая цепь: “безумная” гипотеза писателя, склонного к фантастике, сенсациям, “зацик-ленного” на космическом объяснении загадок земной истории -> сбор крупиц контраргументов учеными ~> создание аль-тернативной “земной” гипотезы-”- экспериментальное подтверждение последней. В результате оказалась “прочитанной” еще одна страница истории человечества.
Теперь вернемся к книге Ж. Майоля с его не космической, а “водной” аргументацией ряда важнейших процессов, протекавших на Земле. Речь идет прежде всего о собирании им воедино и собственном дополнении доводов в пользу пред-ложения о том, что непосредственным предком человека была гипотетическая земноводная обезьяна, которая вела амфи-бийный образ жизни. Тем самым Ж. Майолем по сути дела сформулирована гносеологическая альтернатива тем представле-ниям о возникновении человечества, которые мировая наука уже второе столетие связывает с концептуальными схемами Чарлза Дарвина и Фридриха Энгельса. Вопреки их мнению о крупных древесных обезьянах как наиболее вероятных предках гоминидо-сапиентной ветви эволюции Ж. Майоль, не выражая никакого отношения к их взглядам, развивает иную концеп-цию. Впрочем, в данном случае не он является ее создателем. Впервые с обоснованием земноводной версии процесса проис-хождения человека выступил в 1960 г. на страницах журнала “The New Scientist” всемирно известный английский биолог-маринист профессор Алистер Харди. Его взгляды вскоре получили поддержку и дополнительную аргументацию в книге американской феминистки и социолога Элен Морган “Происхо-
* Подробнее об этом и других подобных сюжетах говорится в книге чехословацких археологов-экспериментаторов
Maлиновой P., Малины Я. Прыжок в прошлое. М.: Мысль. 1987.
ждение женщины”, а также в Энциклопедии моря, написанной легендарным исследователем океана Жаком Кусто.
Согласно этой гипотезе, примерно 10— 12 млн. лет назад в условиях жесточайшей засухи, охватившей тропическую зону, часть крупных приматов конца третичного периода (в силу резкого сокращения площади лесов или специфической “перенаселенности” последних) была вынуждена осваивать прибрежную экологическую нишу. Начав с собирательства вы-брошенных на берег приливами “даров моря” — моллюсков, рыбы, водорослей и т. п., эти обезьяны со временем (в связи с ростом микропопуляций и дефицитом пищи) стали бродить по мелководью, затем заходить в воду все дальше от берега, пла-вать, нырять с целью добычи пищи. Так вырабатывались предпосылки прямой походки и специализации передних конечно-стей на поисках (дополняемые на суше обонянием; плохое, особенно в воде, зрение обезьян обусловило развитие тактильной чувствительности кончиков пальцев), ловле и разделке (с помощью острых камней и раковин) моллюсков, крабов, рыбы.
В начале четвертичного периода земноводные обезьяны (реликтовым видом которых является, по мнению Ж. Майоля, обезьяна-носач на острове Борнео), потерявшие от длительного пребывания в соленой морской воде большую часть своего густого волосяного покрова, в силу каких-то (неведомых пока!) причин вновь дифференцировались на различные виды. Часть из них “вернулась” к характерному для своих предков — млекопитающих — преимущественно сухопутному образу жизни и соответственно питания, “захватив” с собой на сушу навыки сбора моллюсков и водорослей, ловли рыбы и крабов, манипулирования прибрежными камнями и раковинами. Другие же сородичи земноводных обезьян настолько специализи-ровались и адаптировались к жизни в море, что остались там навсегда. От прежнего пребывания на суше они “сохранили” (помимо млечных желез и дыхания с помощью легких) такие рудименты, как крупный высокоразвитый мозг и “язык” сви-стов (дельфины), грудное расположение млечных желез, набухание их но время лактации и потребность кормления детены-шей молоком на поверхности воды (ламантины), умение подбирать на пляжах камни, вскрывать ими раковины моллюсков и разбивать панцири крабов (морская выдра). Но и у представителей популяции, что переселилась в глубь суши и дала начало человечеству, остались анатомические “следы” длительного земноводного образа жизни.
Аргументация данного феномена Ж. Майолем носит преимущественно характер сравнения психофизиологической организации “готового” человека с человекообразными приматами и дельфинами (а также с рядом других морских млекопи-тающих) с целью выявления черт их сходства. Эталоном для сравнения с сухопутными (главным образом с древесными) и морскими животными выступают у Ж. Майоля не тщательно исследуемые современной наукой австралопитеки, питекан-тропы, неандертальцы (ведь с ними пробуют сопоставлять пресловутого “снежного” реликтового гоминоида), а люди совре-менного физического типа, Но-
mo sapiens. Тем самым известный тезис Маркса “анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны” трактуется (без упоминания об этом тезисе) расширительно. Его эвристический (открывающий новые горизонты познания) потенциал по сути дела переносится на анатомию дельфина. Чтение отдельных фрагментов книги Ж. Майоля оставляет впечатление воль-ной или скорее всего невольной реанимации им идеалистически-мифологического постулата Плиния Старшего, объясняв-шего ум и близость к человеку этих “аристократов моря” тем, что дельфины будто бы никогда не забывали того, что сами были когда-то людьми. Подспудно тенденция антропоморфизации дельфинов прослеживается, как уже говорилось, и в со-временной литературе. Дж. Лилли, например, противопоставляет дельфинам обезьян как явно низших по сравнению с ними существ, акцентируя единственный из реально фиксируемых аргументов — пятикратный разрыв в величине мозга (а не от-ношения объема мозга к весу тела). Американский физиолог уверен, что “дельфины — общественные животные, оказываю-щие помощь друг другу”*. Кстати, почти то же самое определение дал нашим гипотетическим сухопутным предкам Ф. Эн-гельс, опиравшийся на авторитет Ч. Дарвина. Лилли допускает, что генетические траектории эволюции дельфинов “тянутся” с земли. “Считается,— резюмирует Лилли,— что они (дельфины. — И. А.) произошли от какой-то ранней формы (или форм) млекопитающих, развивавшихся на суше, а затем вновь вернувшихся в море. Эта рабочая гипотеза помогает понять различ-ные особенности их анатомии, такие, как рудиментарные задние конечности или тазовые кости, щетинки на рыле у новоро-жденных и т. п.” **. Воспроизведение ряда извлечений из работы Лилли поможет читателю увидеть сходные аргументы в книге Ж. Майоля. Таким образом, приводимые Майолем на примере морских млекопитающих доказательства в пользу гипо-тезы водной обезьяны — общего предка человека и дельфина — носят антропоморфный характер. Следы пятипалых перед-них конечностей в скелете и дыхание на поверхности воды с помощью легких — это общие признаки. Для дельфинов, кроме того, характерно сходство эмбриона на определенной стадии с человеческим (а последний — Майоль опускает эту важную в эволюционном смысле деталь — проходит в свою очередь стадию похожести на эмбрион обезьяны): крупный (до 1700 см3) и сложно устроенный мозг, обмен сигналами с помощью свистов, стадность и некоторые формы взаимной поддержки. И наконец, самое загадочное и самое романтичное — трогательный интерес к людям и неизменная помощь им в воде (спасение утопающих, загон рыбных стай в рыбацкие сети, указание судам фарватера в узких проливах), игры с людьми, катание детей верхом на спине, легкая дрессируемость и высокая степень “понятливости”, т.е. свойства “характера”, ставшие легендарны-ми с глубокой древности. Может быть, дельфин выступал в роли тотема (священного животного, с которым формировав-шиеся люди связывали свое происхождение) прибрежных или приморских популяций палеолитического человечества.
* Лилли Дж. Человек и дельфин. С. 23.
** Лилли Дж. Человек и дельфин. С 127.
Ж. Майоль отмечает, что именем дельфина было названо созвездие и город оракулов в античной Греции, его изобра-жение вычеканено на первых греческих монетах и издревле украшает гербы многих городов Средиземноморья. И де лает из всего сказанного (включая собственную интерпретацию своей дружбы и свиданий с дельфинихой Клоунессой, примадонной Майамского океанариума) вывод о якобы не-сомненном (так он считает по крайней мере!) моральном и умственном превос-ходстве дельфинов над людьми. Bпpoчем, это тема особого разговора...
Пока обратимся к содержащимся в книге Ж. Майоля аргументам, призванным подтвердить ссылками на научные дан-ные наличие в эволюции ископаемых предков человека длительного “амфибийного” периода, мимо которого почему-то прошли археология, антропология. эмбриология и другие науки, затрагивающие проблемы антропосоциогенеза (возникно-вения человека и человечества). Помимо объяснения феномена хождения водной обезьяны и ее потомков на ногах (диффе-ренциация функции верхних и нижних конечностей), способности первого шейного позвонка держать прямо все более утя-желявшуюся за счет роста мозга голову, а также использования передних конечностей для манипуляции биологически ней-тральными предметами внешней природы (камнями, раковинами) сторонники гипотезы обезьяны-амфибии подчеркивают ряд других моментов. Например, наличие у части людей (9 % мальчике и 6,5% девочек в обследовании, проведенном среди школьников США) реликтовых перепонок, особенно между вторым и третьим пальцами ступни, некогда помогавших плава-нию, а затем атрофированных за ненадобностью. Кстати, у изящной женской статуэтки из красного дерева, купленной мной в Танзании, недалеко от Олдувая, руки и ноги имеют удлиненные “перепончатые” пальцы. Что это: художественная стили-зация племен, живущих в саванна или пришедшее с древнейшими полуинстинктивными традициями “воспоминание о про-шлом”?
Если рассматривать доводы сторонников гипотезы водной обезьяны в методологическом аспекте, то становится яс-ным, что морю отводится роль “толчковой” причины, вызвавшей поворот русла биологической эволюции в на- правлении прямохождения, расширения диапазона передних конечностей, развития мозга. В других вариантах данный процесс объяс-няется переселением популяции ископаемой предковой формы в горы, где пришлось осваивать скалолазание; в саванну, где нужно было передвигаться в выпрямленном положении, чтобы ориентироваться на местности среди высокой травы; в теп-лые пещеры Южной Африки, где не фиксируемая органами чувств проникающая радиация вызывала у высших обезьян так называемый синдром Бьюси-Клёвера, проявляющийся в огрублении нижних ко- нечностей, появлении плотоядности, гипер-сексуальности и в резкой ломке характерной для обезьяньих стад системы зоологического доминирования. Помимо пере-численных выше попыток моделирования процесса “разъобезьянивания” обезьяны (горной, саванновой, спелеологической), связанных с изменением экологических условий и вынужденными миграциями, высказаны предположения более общего характера — о динамике магнитных инверсий (смены магнитных полюсов Земли) и радиационного фона планеты, о стрессо-во-гормональной обусловленности поворота биопсихической эволюции высших обезьян, о мутациях, “сальтации” генов и иных вариантах уменьшения (“выпадения” или “слипания”) числа хромосом на эволюционном пути от предковой обезьяны к человеку, о функциональной асимметрии полушарий мозга и т. д.
Этот эскиз основных направлений современной науки имеет своей целью дать советскому читателю представление о месте и роли так горячо отстаиваемой Ж. Майолем концепции обезьяны-амфибии в проблемном поле исследований вопроса о возникновении человечества. Более того, данный набросок достаточно отчетливо иллюстрирует объективную многофак-торность названного процесса. Последнее обстоятельство делает возможным допущение, что все эти тенденции могли сосу-ществовать, как-то пересекаться и в чем-то взаимно дополнять друг друга. Различные популяции предковых обезьян, воз-можно, были подвержены действию этих факторов в разной степени и в самых причудливых (пространственно-временных) сочетаниях.
Во временном аспекте вопрос об исходной предковой форме (или формах) рождается в полемике сторонников тарзо-идной (Ч. Дарвин, Ф. Энгельс, подавляющее большинство современных ученых) и симиальной (которой придерживается Ж. Майоль) гипотез. Первая связывает происхождение человека с высшими, вторая — с низшими обезьянами. На стороне тар-зоидной гипотезы — подкрепленные многочисленными археологическими находками довольно детально разработанные классификации, а также такой мощный “невидимый” и неизвестный науке прошлого аргумент, как почти сходное число хромосом (48 у человекоподобных приматов и 46 у человека) и примерно одинаковый состав белков крови и ткани, неболь-шие различия (чуть больше 1% у шимпанзе) в структуре молекул ДНК. В частности, теоретически реальна и эксперимен-тально доказана возможность переливания крови человека шимпанзе, а крови шимпанзе — человеку. К сожалению, соответ-ствующие сопоставления, касающиеся человека и дельфина, которые могли бы пролить “генетический” свет на построения Ж. Майоля, пока не выполнены или по крайней мере не опубликованы.
Что же касается симиальной гипотезы, выдвигаемой Ж. Майолем как единственной заслуживающей внимания (без опровержения им противоположной и контрдоводов), то она в теоретическом смысле апеллирует лишь к большей пластич-ности низших обезьян и опирается главным образом на одну из находок легендарного археолога современности Луиса Лики. Речь идет о скелетных фрагментах так называемого проконсула с некоторыми явно выраженными (по сравнению с совре-менными высшими обез